Срочно нужен гробовщик [Сборник] - Дороти Сейерс

— Согласно Томасу Мору, его выволокли во двор и отрубили голову на первом попавшемся полене.

— Никуда его не выволакивали, — недовольно буркнул Кар-радайн. — Приговор был приведен в исполнение спустя неделю после взятия Тауэра. Сохранилось письмо, написанное в то время, в нем приводится дата смерти Хейстингса. И Ричард не действовал в ослеплении, руководимый жаждой мести: конфискованное имущество было передано вдове Хейстингса, а права детей на наследство, утраченные ими по смыслу приговора, восстановлены.

— Значит, Ричарду не удалось сохранить жизнь Хейстингсу, — сказал Грант, перелистывая «Историю Ричарда III» Томаса Мора. — Вон, даже сэр Томас говорит: «Протектор, несомненно, любил его и тяжело перенес утрату». А что случилось со Станли и Джоном Мортоном?

— Станли был помилован. Что с вами? Вам дурно?

— Бедный Ричард! Сам подписал себе смертный приговор.

— Смертный приговор? Почему?

— Ричард проиграл битву при Босворте из-за перехода Станли на сторону противника.

— Не может быть!

— И ведь проследи он за тем, чтобы Станли, подобно «верному другу» Хейстингсу, сложил голову на плахе, не было бы ни поражения при Босворте, ни сказки о горбатом чудовище. Правление Ричарда, судя по первым его шагам, обещало стать одним из самых славных периодов английской истории. А Мортон? Как был наказан он?

— Никак.

— Опять ошибка.

— Ну, приговор Мортону суровым никак не назовешь. Домашний арест под надзором Бекингема. Были казнены только Риверс и его помощники, главари заговора, схваченные в Нортхемптоне. На Джейн Шор, например, была наложена епитимья.

— Джейн Шор? А она что тут делает? Я-то думал, она любовница Эдуарда?

— Она была его любовницей. Потом по наследству перешла, кажется, к Хейстингсу. Хотя, дайте взглянуть, нет, не к нему, к Дорсету. Она была связной между Хейстингсом и Вудвиллами. Одно из сохранившихся писем Ричарда как раз о ней. О Джейн Шор.

— Что же он пишет?

— Помощник министра юстиции просил у Ричарда позволения на ней жениться.

— И Ричард согласился?

— Согласился. Письмо прекрасное. В нем сквозит скорее печаль, чем гнев. Ричард готов глядеть сквозь пальцы на ее прегрешения.

— «Как безумен род людской!»[150]

— Что верно, то верно.

— И снова — жаждой мести и не пахнет, верно?

— Ничего такого. Наоборот. Это, конечно, не мое дело выводы выводить, я ведь простой архивист, но вот что меня поразило: похоже, Ричард считал долгом чести раз и навсегда покончить с распрей Йорков и Ланкастеров.

— Почему вы так думаете?

— А вы взгляните на список лиц, присутствующих при его коронации. Кстати, это была самая многолюдная коронация из всех известных. Присутствовали практически все. Будь то Йорки или Ланкастеры.

— Включая переменчивого, как флюгер, Станли?

— Должно быть. Я не настолько освоился при дворе Ричарда, еще не всех узнаю в лицо.

— Вы, должно быть, правы. Ричард мог задаться целью положить конец вражде Йорков и Ланкастеров. Потому и проявил такую терпимость к Станли.

— Станли что, тоже Ланкастер?

— Нет, но зато его жена просто с ума сходила на этой почве. Его жена — Маргарет Бофорт, а Бофорты представляли как бы обратную сторону ланкастерской медали, это побочная линия. Маргарет, видно, это не смущало. Ни ее саму, ни ее сына.

— А кто ее сын?

— Генрих Седьмой[151].

Каррадайн даже присвистнул от удивления.

— Не может быть! Значит, Генрих Седьмой — сын леди Станли?

— Да. От первого мужа, Эдмунда Тюдора.

— Но… Но ведь леди Станли занимала почетное место на коронации Ричарда. Она несла шлейф королевы. Забавный обычай, я потому и запомнил. Нести шлейф! У нас такое не водится. И ведь за честь, должно быть, считают?

— Еще какую! Бедный Ричард! Бедный-бедный Ричард. И все напрасно.

— О чем вы?

— О его великодушии. — Грант лежал и думал о Ричарде. Каррадайн продолжал рыться в своих записках. — Значит, парламент поверил рассказу Стиллингтона?

— Более того. Его показания были занесены в акт, которым Ричарду было дано право на корону. Называется «Titulus Regius».

— Стиллингтон — не слишком симпатичная фигура для духовного лица. Хотя, заговори он раньше, не сносить бы ему головы.

— Вы к нему излишне суровы. Раньше говорить не было смысла. Никому бы от этого не было ни тепло ни холодно.

— А как же леди Элинор Батлер?

— Она скончалась в монастыре. Похоронена в церкви Белых кармелиток, коль вам интересно. При жизни Эдуарда от сокрытия правды не пострадал никто. А как встал вопрос о наследовании трона, Стиллингтон, хоть он вам и не нравится, заговорил.

— Да, конечно, вы правы. Итак, парламент объявил детей незаконнорожденными. Ричарда короновали при полном собрании знати. А королева по-прежнему оставалась в обители?

— Да. Но она позволила отправить младшего сына к старшему.

— Когда это произошло?

Каррадайн перелистал записки.

— Шестнадцатого июня. У меня записано: «По просьбе архиепископа Кентерберийского. Оба мальчика живут в Тауэре».

— Значит, это произошло после того, как раскрылась правда. О том, что они — незаконнорожденные.

— Да. — Он как попало сложил листки и сунул сверток в глубь необъятного кармана. — На сегодня, кажется, все. Но я припас вам сюрприз.

Он завернулся в пальто жестом, которому позавидовали бы и Марта, и Ричард III.

— Знаете, это про акт, про «Titulus Regius»…

— И что там?

— Став королем, Генрих Седьмой приказал считать его недействительным. Было приказано уничтожить акт не читая, хранить копии запрещалось. Тем, у кого будет найден хоть один экземпляр, грозил штраф и тюремное заключение на срок, устанавливаемый королем.

Эти сведения ошеломили Гранта.

— Генрихом Седьмым? — воскликнул он. — Почему? Ему разве было не все равно?

— Ничего не могу вам сказать. Но постараюсь разведать все как можно скорее. А пока — вот вам письмо, оно вас развлечет до прихода Статуи Свободы с вашим английским чаем.

Он положил Гранту на грудь какую-то бумагу.

— Что это? — спросил Грант при виде странички из блокнота.

— Письмо Ричарда о Джейн Шор. До скорого.

Оставшись наедине, Грант углубился в чтение.

Контраст между корявой, все еще детской писаниной Брента и церемонными фразами Ричарда впечатлял. Ни современный небрежный почерк, ни исполненные королевского достоинства предложения не могли разрушить очарования письма. Дух доброты, словно букет дорогого вина, окрашивал каждую мысль. Изложенное современным языком, оно звучало так:

«С удивлением узнал, что Том Лином хочет жениться на вдове Уилла Шора. Видно, он от нее без ума и решился окончательно. Дорогой епископ, пошлите за ним, может быть, Вам удастся вложить чуточку разума в его пустую голову. Если Вы не сможете его отговорить и если церковь не возражает против этого брака, то я тоже препятствовать не стану, постарайтесь, однако, отсрочить заключение брака до моего возвращения в Лондон. А покамест сим дается разрешение освободить ее из-под стражи при условии хорошего поведения; предлагаю на время поместить ее под опеку отца или другого, подходящего, по Вашему мнению, человека».

Прав Каррадайн, в каждом слове «скорее печаль, чем гнев». Доброта Ричарда поистине удивительна, ибо он пишет о женщине, бывшей ему заклятым врагом. В его великодушии не было никакого расчета. Широта души, проявленная Ричардом в деле примирения Йорков и Ланкастеров, была, возможно, и не бескорыстной: все-таки править сплоченной страной значительно легче. Но в письме к епископу Линкольну речь шла о небольшом частном деле, освобождение Джейн Шор из-под стражи интересовало разве что околдованного Тома Линкома. Мягкосердечие Ричарда ему лично никакой выгоды не сулило. Но желание видеть друга счастливым было в нем сильнее жажды мести.

Да, к отмщению он не стремился, что несколько странно в человеке с горячей кровью, а в изверге, каким почитался Ричард, просто невероятно.

XI

Письмо помогло Гранту скоротать время до прихода Амазонки с чаем. За окном галдели воробьи — шел двадцатый век, а у него в голове звучали слова человека, жившего в пятнадцатом столетии. То-то удивился бы Ричард, узнав, что через четыреста с лишним лет кто-то заинтересуется его коротким, сугубо личным письмом о вдове Уилла Шора, более того, станет ломать над ним голову.

— У меня приятная новость: вам письмо, — сказала Амазонка, входя к Гранту с подносом, на котором лежали два бутерброда и булочка с изюмом.

Булочка была так вызывающе аппетитна, что Грант, взяв с подноса письмо, раздраженно отвернулся.

«Дорогой Алан, — писала Лора. — История ничем, повторяю, ничем меня удивить больше не может. В Шотландии, например, понаставили памятников двум якобы пострадавшим за веру женщинам, которых религиозные фанатики будто бы утопили в море, хотя никто никого не топил и о вере они имели представление самое смутное. Типичные представители пятой колонны, они готовили вторжение в страну иноземных — кажется, голландских — войск и были осуждены за измену родине. То есть за вину вполне мирскую. В архиве сохранились их апелляции к Тайному совету.